Я родился в Москве, учился и так далее; вспоминаю переполненные электрички во время загородных слётов авторской песни, где, среди прочего, пели: "Приехали, / Вот-вот-вот остановится перрон, / Приехали. / И вот уже глядят со всех сторон / Старухи с грязными узлами, / девицы с наглыми глазами / и продавщица, как собака злая. / Приехали. / Куда - не знаю..." Это прекрасно пелось в относительно вылизанной Москве начала 80-х, до всего, что случилось потом. Вообще, всё, что потом (сейчас) выплеснулось на поверхность, сделав Москву одним из самых дорогих и криминальных городов мира, ощущалось и раньше: смутно угадывалось москвичами и било прямо в лицо иногородних. В конце концов, недаром одной из любимейших московских книг была "Мастер и Маргарита". Из Москвы следовало уйти, улететь с Воробьёвых гор, осенью, когда распластанный и дымный московский пейзаж замирает, оставаясь и оставляя наедине со всем.

Это что касается мифа, а реальность давала богатый материал вокзалов, торговых точек, высочайшего потребления алкоголя и постепенно и недобро активизирующейся жизни где-то там, за пределами "узкой прослойки". Ещё гораздо раньше А. Дулов в одной из своих песен населил Москву питекантропами: "Бьют часы на Спасской башне, / Нам пора на водопой. / Кто-то цыкнул зубом страшно / Над моею головой..." Да что говорить, в конце концов я - москвич, я ли не стоял по ночам перед собственным домом, выбирая, как из двух зол меньшее, из двух подворотен, одинаково тёмных, в одну из которых следовало войти, чтобы добраться до квартиры. Меня ли, лет в шестнадцать, не зазывал с досадой в голосе маньяк в подвал высотного дома на Котельнической набережной, я сбежал от него в букинист, он зашёл за мной, и мы оба минут пятнадцать делали вид, что рассматриваем бесчисленные переплёты на старомодных стеллажах, с московским умилением собранные в этой колыбели книжности и культуры. Это - Москва. Здесь раньше моя бабушка повела меня в парк Горького, где я, привлечённый таинственным звучанием слова "ресторан", затащил её таки в ресторан "Кавказский" (за колесом обозрения), и лица человека, который после 45 минут паузы принёс нам наконец какое-то дешёвое фасолевое лобио, я никогда не забуду.

И сейчас, когда говорят, что вот, Москва стала такой,.. - ну что я могу сказать, она не стала "такой", именно такой она и была всегда. Там, в Москве, мы пели, подражая мотиву сейчас прочно забытой группы "Чингиз-хан": "Моску, Моску, закидаем бомбами, будет вам олимпиада, о-хохо-хохо !..", что было явным влиянием западного стиля жизни. В Москве, ночью, в какой-то тёмной стоячке на площади Дзержинского, наглотавшись, или, как говорили, набуздыкавшись в сосиску, можно было переживать незабываемые минуты, описанные раньше на американском материале Довлатовым: сидят двое пьяных в ночном нью-йоркском метро, и один говорит другому: "а всё-таки, Витя, мы здесь страшнее всех." Но страшно было. И сейчас, когда я слышу, что на празднике 850-летия Москвы Жан-Мишель Жарр играл перед зданием Московского университета, я лишний раз ощущаю великолепную иронию истории. Я не знаю, что он исполнял, но ему следовало играть Zoolook, в переводе: взгляд зверей, композицию, состоящую из музыкального тумана и рёва далёких хищников, которой мы заслушивались в своих Юго-Западных и Крылатских, узнавая в музыке то место, где мы родились. Сейчас, когда я говорю это, я вдруг ловлю себя на мысли, что 850-летняя история этого города внезапно включает в себя и эти отрывки. Как сказал поэт, блажен, кто посетил сей мир / в его минуты роковые / и видел, как сладко и приятно дым его отечества разносится клочьями по дворам у Чистопрудного бульвара, соединяя разрозненные и заколоченные куски Москвы с их бессмысленными и холодными звёздами.

Передача вышла к 850-летию Москвы.