К теме Берлина и его достопримечательностей мы, как и обещали, будем возвращаться в наших передачах ещё не раз. Если вы помните, две недели назад мы рассказывали вам о районе Восточного Берлина Пренцлауер Берг, где после падения стены поселились многие, мягко говоря, странные люди. Сегодня мы хотели бы представить вам культовую кнайпу «Torpedokaefer» находящуюся здесь же, на Пренцлауер Берг по адресу:

Dunckerstr. 69, Tel: 444 57 63; open end

и рассказать о человеке, который дал этому заведению такое необычное имя и приверженцы которого, в основном уже немолодые, но все еще более или менее революционно настроенные люди, литераторы типа Берта Папенфуса, собираются там и сейчас. Кстати, в «Torpedokaefer» Вы сможете приобрести журнал левых литераторов «Sklaven», издающийся тиражем 800 экземпляров и имеющийся в продаже только в нескольких берлинских кнайпах. Так вот: основал этот журнал в 1927 году герой нашей сегодняшней передачи Франц Юнг, как он сам охарактеризовал себя

«сын часовщика, журналист, писатель, революционер, благородный анархист, представитель богемы и дадаист»,

а еще – романтик и последний пират 20 века, угнавший в 1920 году немецкий пароход «Сенатор Шрьодер», так сказать, в подарок Советской России. «Torpedokaefer» - «торпедный жук», или «жук-торпеда» – это образ придуманный Францом Юнгом и давший название берлинской кнайпе. Вот как он это объясняет:

“Torpedokaefer – изобретенное мною насекомое, которое с большой силой устремляется на объект и всегда пролетает мимо цели, ударяется головой, падает на пол и медленно поднимается, чтобы снова стартовать. Символ, имеющий параллели со мной ”

Биография ФЮ слишком богата событиями, чтобы пересказать ее сегодня полностью, мы подробнее остановимся лишь на его двух приездах в Советскую Россию. Вот основные факты из жизни Юнга:

Родился в 1888 году в Верхней Силезии в семье часовщика.

Учился в университетах Лейпцига, Вроцлава, Йены.

Работал журналистом в основном в Берлине.

На войну 1914 года пошел добровольцем, но вскоре дезертировал.

Автор многочисленных романов, драм и эссе, самой известной книгой в наше время стала изданная в 1963 году незадолго до смерти Юнга автобиография “Der Weg nach unten“, которую он кстати очень хотел назвать «Torpedokaefer», но по настоянию издателя дал ей более приличествующее, по мнению последнего, название.

Отрывки из этой книги, насколько нам известно, не переведенной на русский язык, а именно из той ее части, которая называется «Красная книга» (кроме этого там есть еще Зеленая книга и Серая книга) мы вам сегодня прочитаем.

Итак, преследуемый за революционную деятельность в Германии 32-летний Франц Юнг решает убежать в страну своей мечты Советскую Россию, но не просто так, а угнав для этого со своими сообщиками матросом Кнюфгеном и рабочим Аппелем пароход:

“Про это путешествие пресса сообщала под большими заголовками, с фантастическими приукрашиваниями. Что касается моей персоны, я сегдоня могу только сказать: во всем этом не было ничего особенного, все проходило просто и без особых подвигов, конечно пришлось преодолевать некоторые непредвиденные трудности, но в конце концов в дороге это не является чем-то необычным.”

“Нас спрятали в ящиках для одежды, служивших в кают-компании лавками для сидения. Никто из команды и пассажиров не подозревал о нашем присутствии. В ящиках боцман хранил какие-то материалы. Воздуха там было очень мало. После первой ночи мы были уже слишком слабы, чтобы принимать пищу и какие бы то ни было решения”.

“Наш сообщик Кнюфген был типом, которого можно часто встретить среди матросов – он очень быстро загорается какой-нибуть идеей и делает тогда для нее все. В нашем случае это была служба революционному движению. Какого рода эта служба и какова ее цель – это играло уже меньшую роль. Он нахватался нескольких лозунгов и этого было ему более чем достаточно.”

“Мой напарник Ян Аппель – это тип рабочего, на которого в нормальных политических условиях мало обращают внимание, посредственность, от которой никто ничего особенного не ожидает. Таких типов в обостренной политической ситуации вымывает наверх. Русские коммунисты в Коминтерне, включая Ленина, в первые недели очень им интересовались – как я предполагаю, именно как типом. Но потом они очень быстро к нему охладели.”

“Когда мы вышли в открытое море, меня вытащили из ящика. Я увидел удивленные лица матросов, которые не меньше были бы удивлены, если бы я упал с Луны.

Кнюфген оживленно жестикулируя выступал перед людьми. Я был еще слишком слаб, чтобы что то понимать.

А тогда все пошло очень быстро. Кнюфген проводил меня на палубу. На свежем воздухе мне стало немного лучше. Мы пошли на капитанский мостик. Разговор капитана с Кнюфгеном выглядел приблизительно так:

– Кто это?

– Это – представитель русского правительства, требующий от вас вести корабль в Мурманск.

– Вы же знаете, наш курс – Исландия.

– Это чрезвычайно важно для российского правительства. Ваши расходы будут конечно компенсированы и вы получите награду.

– Я не имею права изменить курс.

– Тогда нам придется применить силу. Команда стоит за нами.

– Делай те что хотите. Я снимаю с себя полномочия.

Кнюфген вытащил оружие, которое выглядело как так назвываемы бычий пугач, которым остфризские крестьяне стреляют в быка, если тот хочет убежать из стада. Он потребовал от капитана покинуть мостик и проводил его вниз. Я в этом разговоре не участвовал.

Остальное прошло без трудностей. Ян Аппель уже пришел в себя и выступал перед матросами рассказывая о интернациональной солидарности и классовой борьбе. Они благоговейно слушали его, во-первых, они принимали его за члена российского правительства, а кроме того Кнюфген перед этим пообещал им высокие денежные награды и должности в российском флоте, от начальника порта в Мурманске и выше. Этой должностью заинтересовался кок, и стал узнавать, когда и как можно будет выписать себе из Гемании жену и детей.

Офицерский состав сначала отказался с нами сотрудничать, и перед нами возникла проблема, кто поведет корабль, поскольку никто из команды не был в состоянии держать курс.

Нам здорово помог один из пассажиров, старый матерый морской волк, капитан рыболовного парохода, который должен был пересесть у берегов Исландии на свое судно. Услышав как матросы орут «Мы едем в Россию», он не очень серьезно к этому отнесся. А когда я ему объяснил ситуацию, он засмеялся еще громче. Этот капитан сослужил нам важную службу. Благодаря ему мы заключили компромисс: офицеров мы перевели из трюма в кают компанию. Кок кормил их. За это инженер согласился время от времени проверять машины, а штурман помогал рассчитывать курс.

Команда заняла офицерские каюты. На борту воцарилось праздничное настроение. Кок подавал двойные и тройные порции. У каждого было достаточно времени, чтобы обдумать, какую роль он получит в великой советской России.»

«После нескольких недель пути мы вошли в бухту Мурманска и сначала нас эскортировали в Александровск с русским лоцманом на борту. Там нам выделили русских сопровождающих, которые проводили нас в Мурманск.

День нашего прибытия в Мурманск был 1 мая 1920 года. Метель мела по пустынному порту.

Из Москвы поступил приказ посадить нас в поезд на Петрозаводск. Об этом нам сообщили по-военному: по стойке смирно и с приветствием под козырек. Но это касалось только политической делегации : меня Аппеля и Кнюфгена. Остальные должны были оставаться.

Корабль был передан русским портовым службам. Потом он стал выходить под российским флагом на рыболовные рейсы.

Офицеры и пассажиры были сначала препровождены в тюрьму. Матросы посетили там своих офицеров и ужаснулись: это была жуткая дыра и заступились за них: «Они же ничего плохого не сделали, они же тоже люди». (Как часто приходилось слышать такие слова во время революций!) . По просьбе наших матросов мы добились, что арестованых посадили с нами в один поезд и отправили в Петроград. Подержав их потом некоторое время в тюрме, после обмена соответствующими правительственными нотами между Москвой и Берлином их выстали обратно в Германию. Во время процесса над матросами, который состоялся через нексколько месяцев в Куксгавене, они бодро давали показания.

Команда буновала потом ещё раз, на сей раз против советского начальства. Они приплыли в Норвегию. Там советских офицеров отпустили, а корабль и матросов арестовали и передали в Германию. Там их посадили в тюрьму.

Мы – Аппель, Кнюфген и я – провели вечер первого мая в русском клубе Мурманска. Мурманск всего за несколько недель до того был освобожден от английских окупантов. Есть было нечего, ни красным, ни белым, ни милиции, ни комиссарам, ни гостям правительства. Англичане уходя основательно разрушили все склады запасов. И было ужасно холодно.

Я как сейчас вижу этот Мурманск: кучка жалких хижин, с некоторыми каменными домами между ними.

Моряки и портовые рабочие, крестьяне, дровосеки и люди с улицы, словом, толпа, состоящая из нескольких сотен человек, теснилась в длинном сарае. Русские люди... Не было никого, кто мог бы с нами поговорить. Никто из нас не знал ни одного русского слова. Воздух в сарае был тяжелый. Освещение было настолько слабым что можно было видеть только ближайшего соседа. И тогда эта масса людей запела. Они пели Интернационал, песню о красном знамени и еще многие другие песни. В промежутках комиссары выступали с короткими речами и переходили к следующей песне. Так длилось несколько часов.

Это стало наибольшим событием моей жизни. Это было то, чего я искал и к чему шел с самого детства: родина, человеческая родина. Всегда, когда я в последующие годы встречался с человеческой подлостью, немыслимой злобой, предательством в характере людей, в том числе и русских людей, я вызывал в памяти это 1 мая в Мурманске пытаясь восстановить внутреннее равновесие.

В Петрограде делегация была встречена с традиционным гостеприимством и через несколько дней препровождена в Москву. Аппеля и меня разместили в гостиннице Коминтерна – Отеле Люкс. Кнюфгена – в отремонтированном Доме гостей профсоюзов. Там он встретил английскую делегацию во главе с писателем Уэллсом. Уэллс ходил каждую ночь взад вперед по корридору – непривычный к большому количеству клопов в комнате, которые особенно бросались в глаза, так как комнаты были свежевыкрашены и обклеены новыми обоями. Уэллс пожаловался правительству на клопов. Его капиталистическое неприятие клопов он разделял с писателем Вильгельмом Герцогом, который в то же самое время был гостем профсоюзов, с художником Георгом Грошем, которого пригласили в Москву на заседание Коминтерна рисовать профили учасников. Но Грош не видел ни голов ни людей, а только клопов.

Клопы рассматривались на особом заседании Политбюро Коминтерна вместе с проблемой Коммунистической рабочей партии Германии.

Перед этим нашу делегацию принял Ленин и потом один за другим все выдающиеся деятели Интернационала: Бухарин, Зиновьев, Каменев, Радек. Все были очень сердечны и обращались с нами по-товарищески. Ленин спрашивал о уровне жизни немецких рабочих: Чувствуются ли еще последствия войны? Насколько коснулась рабочих смена правительства? Читают ли они газеты? Проводят ли дискуссии на предприятиях? Аппель в большинстве не мог дать четких ответов. Часто Ленину приходилось повтроять свои вопросы. От меня Ленин не хотел слышать ответов. Он обращался со мной с видимой иронией – как с сыном часовщика, попутчиком революции. Честно говоря, меня это не очень и волновало.

Всю следующую неделю, которую мы провели в Москве, нас торжественно принимали, мы выступали на десятках созванных в нашу честь рабочих собраний.

После этого Франц Юнг возвращается в Германию, там его через некоторое время арестовывают, судят за пиратство. В тюрьме он меньше чем за год пишет еще два романа, две повести, две пьесы и одно объемное эссе «Техника счастья», убегает из тюрьмы и снова едет в Россию На этот раз, как ему кажется, навсегда.

«Я планировал обосноваться в Москве, влиться в русский народ и в общественный процесс, но не в смысле лозунгов и пропагандистских кадров (а ничем другим я партию никогда и не считал). Двойственное существование мое как сына часовщика, журналиста, писателя и благородного анархиста, представителя богемы и дадаиста я хотел профильтровать через практику и зажить как российский гражданин, работать и быть полезным русским товарищам. Я с нетерпением ожидал осуществления моей мечты, обуреваемый чувством, похожим на то, которое испытывает доброволец, стремящийся на передовую.

В Петроград я пробрался на голландском пароходе, и там меня встретило ГПУ. Меня привезли в Москву, на Лубянку. Мне объяснили, что такого случая еще не было, чтобы заключенного привезли из-под суда прямиком в Советский Союз. После того как я назвал имена некоторых членов Коминтерна и с ними связались по телефону, меня тут же отпустили, но не очень приветливо. Дорогу в гостинницу Люкс мне пришлось искать самому.

Вначале я работал в отделе Коминтерна, где реферировалась пресса со всего мира. У каждого на столе лежали десятки газет и журналов на разных языках и разных политических напрвлений. Конкретной цели и особенно срочности я не видел, многие газеты были недельной и месячной давности. Насколько мне извесно, наши дайджесты никем не использовались.

По счастью я быстро избавился от этого скучного занятия. В Поволжьи начался голод и меня послали в Саратов, чтобы с помощью уже действовавшей там комиссии исследовать ситуацию в Марксштадтской области Автономной Немецкой Поволжской Республики.

Интересный с моей точки зрения вывод делает Франц Юнг, пообщавшись с русскими немцами:

Поволжские немцы не были жизнеспособны уже в последние десятилетия царизма. Они влачили свое существование, не имея ни малейшего понятия о том, что происходит внутри и снаружи России. Я вспоминаю разговор с членом деревенского совета недалеко от Марксштадта. Он спросил меня, правда ли это, что Бисмарк пришел в Москву, чтобы освободить поволжских немцев от русского кнута – и это в 1921 году! Мне никогда не понять, кому было нужно все то циничное злоупотребление и перевирание, которое было положено в основу как немецкой, так и советской пропаганды. Ведь поволжские немцы уже в 1921 году ничего иного не хотели, как только чтобы их оставили в покое , они не хотели ничего, кроме как просто погибнуть.

Успешно выполнив задание на Волге, Юнг поучает новое: ему поручено наладить производство спичек на спичечной фабрике «Солнце» в деревне Шудова (А может все же Чудово?), и не просто спичек, а спичек на экспорт.

«Мне выдали чистый формуляр с печатью для партийных приказов из Петрограда, но я его не использовал, так как наивысшей инстанцией тут все равно был Новгород, да и он был в трех днях пути. О всех революционных србытиях в деревнях знали не больше, чем то, что теперь в Москве новый царь.»

Франц Юнг подробно рассказывает о своей работе в Чудово, как в автобиографии, так и в отдельном большом эссе «История одной фабрики». Трудно себе представить, что анархист борется за трудовую дисциплину, но тут Юнгу наверное все-таки пригодилось немецкое происхождение (или, простите, воспитание):

Каждый день за четверть часа до начала смены звучал фабричный гудок. Через четверть часа после начала смены закрывались ворота. Рабочих, не вошедших до того момента, больше не впускали. Для Шудово на то время это было подобно революции.

Через девять месяцев фабрика «Солнце» начала давать продукцию на экспорт, а Юнг был отозван, при чем довольно бесцеремонно, как это было принято в те годы: на сборы ему было дано пол-дня.

Ему было поручено руководить петроградским металлургическим заводом «Рессора». Здесь тоже дела шли хорошо, но энтузиазма у Юнга поубавилось,

Я ощутил как с каждой неделей у меня пропадает доверие. К кому? К чему? Возможно к себе самому – это уже не имело значения. Я просто больше не мог.

Участились конфликты с высшим партийным руководством, а вскоре и вовсе стало опасно:

Начальник милиции порта заявил мне что через петроградский порт я не покину страну. Он сказал это сухо, без прикрас. Я ответил точно так же, что на одном из следующих покидающих порт кораблей я уеду из страны. Это было всё. Я ни с кем не попрощался, не взял ни чемодана, ни багажа. Это просто было все.

Из России Юнг уезжал тоже тайно: в нише предназначенной для якорной цепи, когда якорь убран и цепь на месте, оставалось пол-метра пространства.

Милиция в Петрограде обыскивала пароход целый день, а потом еще в Кронштадте, там даже перекапывали уголь. А потом пароход еще раз догнал милицейский баркас на выходе в открытое море, и офицер, поднявшись на борт предъявил капитану телеграмму: «Выдать Юнга». С перепугу капитан отдал милиции юнгу.

«Это был конец. Я сегодня уверен что тогда ни о чем не жалел. На кого и за что мне собственно было жаловаться» На себя самого? Это был конец длинного путешествия».

перевела с немецкого Ольга Сидор, Радио Эх, 2000.

Andersherum kaperte der kommunistische Hamburger Seemann Hermann Knoefken zusammen mit dem hollaendischen Arbeiter Jan Appel und dem Schriftsteller Franz Jung 1920 ein deutsches Schiff, um nach Russland zu gelangen - zum 2. Kongress der Komintern. Der Vorsitzende Lenin begruesste Knoefken als "Genosse Pirat". Wieder zurueck in Deutschland nahm dieser alle Schuld auf sich und bekam fuenf Jahre Knast. Wieder und wieder wurde auf KP-Demonstrationen in Hamburg die Freilassung des Volkshelden gefordert.